Моэм сомерсет. Моэм сомерсет уильям - возвращение - читать книгу бесплатно Сомерсет моэм home перевод

Писатель.

«Добиться успеха, как подсказывает мне опыт,можно лишь одним способом, - говоря правду, как ты ее понимаешь, о доподлинно тебе известном... Воображение поможет писателю из разрозненных фактов собрать важный по смыслу или прекрасный узор. Оно поможет за частным увидеть целое... Однако если писатель неверно видит суть вещей, то воображение лишь усугубит его ошибки, а верно он может увидеть лишь то, что знает из личного опыта». С.Моэм

Судьба распорядилась так, что Сомерсет Моэм прожил девяносто лет и в конце жизни писатель пришел к заключению, что всегда жил грядущим. Творческое долголетие Моэма впечатляет: начав свой путь в пору растущей известности поздних викторианцев - Гарди, Киплинга и Уайльда, он закончил его, когда на литературном небосклоне зажглись новые звезды - Голдинг, Мэрдок, Фаулз и Спарк. И на каждом витке стремительно меняющегося исторического времени Моэм оставался современным писателем.

В своих произведениях Моэм осмысливал проблемы общечеловеческого и общефилософского плана, он был удивительно чуток к трагическому началу,характерному для событий XX столетия, а так же к скрытому драматизму характеров и человеческих отношений. При этом его часто упрекали в бесстрастности и цинизме, на что сам Моэм вслед за кумиром своей юности, Мопассаном, отвечал: «Меня, без сомнения, считают одним из наиболее равнодушных людей на свете. Я же скептик, это не одно и то же, скептик, потому что у меня хорошие глаза. Мои глаза говорят моему сердцу: спрячься, старое, ты смешно. И сердце прячется».

Уильям Сомерсет Моэм родился 25 января 1874 года в семье потомственного юриста, служившего в английском посольстве в Париже. Детство Моэма, проведенное во Франции, протекало в атмосфере доброжелательности, ласковой заботы и нежной любви его матери, и детские впечатления определили многое в его дальнейшей жизни.

Будучи англичанином, Моэм до десяти лет говорил преимущественно по-французски. Начальную школу он так же окончил во Франции, и над его английским позже долго смеялись одноклассники, когда он вернулся в Англию. «Англичан я стеснялся» - признавался Моэм. Ему было восемь лет, когда умерла его мама, а в десять лет Моэм потерял отца. Это произошло тогда, когда в предместье Парижа был достроен дом, в котором должна была жить его семья. Но семьи больше не было - старшие братья Сомерсета учились в Кембридже, и готовились стать юристами, а Уилли был отправлен в Англию на попечение дяди-священника Генри Моэма. В его пасторском доме и прошли школьные годы Моэма, который рос одиноко и замкнуто, в школе чувствовал себя аутсайдером, и сильно отличался от мальчиков, выросших в Англии, которые смеялись над заиканием Моэма и над его манерой говорить по-английски. Преодолеть болезненную застенчивость он был не в состоянии. «Я никогда не забуду страданий этих лет», - говорил Моэм, избегавший воспоминаний о своем детстве. У него навсегда осталась постоянная настороженность, боязнь быть униженным и выработалась привычка наблюдать за всем с определенной дистанции.

Укрыться от окружающего помогали Моэму книги и пристрастие к чтению. Уилли жил в мире книг, среди которых любимыми стали сказки «Тысячи и одной ночи», «Алиса в стране чудес» Кэрролла, «Уэверли» Скотта и приключенческие романы капитана Марриета. Моэм хорошо рисовал, любил музыку и мог претендовать на место в Кембридже, но глубокой заинтересованности в этом не испытывал. У него остались светлые воспоминания об учителе Томасе Филде, которого позже под именем Тома Перкинса Моэм описал в романе «Бремя страстей человеческих». Но и радость общения с Филдом не могла перевесить то, что пришлось узнать Моэму в классных и спальных комнатах школы-интерната для мальчиков.

Состояние здоровья племянника, который рос болезненным ребенком, вынудило опекуна отправить Моэма поначалу на юг Франции, а затем в Германию, в Гейдельберг. Эта поездка определила очень многое в жизни и взглядах юноши. Гейдельбергский университет в то время был очагом культуры и свободомыслия. Куно Фишер воспламенял умы лекциями о Декарте, Спинозе, Шопенгауэре; музыка Вагнера потрясала, его теория музыкальной драмы открывала неведомые дали, пьесы Ибсена, переведенные на немецкий и поставленные на сцене, будоражили, ломали устоявшиеся представления. В университете Моэм почувствовал свое призвание, но в респектабельной семье положение профессионального литератора считалось сомнительным, три его старших брата уже были юристами, и Моэм решил стать врачом. Осенью 1892 года он вернулся в Англию, и поступил в медицинскую школу при больнице святого Фомы в Ламбете - беднейшем районе Лондона. Позднее Моэм вспоминал: «За те годы, что я занимался медициной, я систематически проштудировал английскую, французскую, итальянскую и латинскую литературу. Я прочел множество книг по истории, кое-что по философии и, разумеется, по естествознанию и медицине».

Начавшаяся на третьем курсе медицинская практика неожиданно заинтересовала его. А три года напряженной работы в больничных палатах одного из беднейших районов Лондона помогли Моэму постичь человеческую природу много глубже, чем прочитанные ранее книги. И Сомерсет сделал вывод: «Я не знаю лучшей школы для писателя, чем работа врача». «За эти три года, - писал Моэм в своей автобиографической книге «Подводя итоги», - я был свидетелем всех эмоций, на какие способен человек. Это разжигало мой инстинкт драматурга, волновало во мне писателя... Я видел, как люди умирали. Видел, как они переносили боль. Видел, как выглядят надежда, страх, облегчение; видел черные тени, какие кладет на лица отчаяние; видел мужество и стойкость».

Занятия медициной сказались на особенностях творческой манеры Моэма. Как и у других писателей-врачей Синклера Льюиса и Джона О"Хары, его проза была лишена преувеличений. Жесткий режим - с девяти до шести больница - оставлял Моэму для занятий литературой свободными лишь вечера, которые Сомерсет проводил, читая книги, и по-прежнему учился писать. Он перевел «Привидения» Ибсена, стремясь изучить технику драматурга, писал пьесы и рассказы. Рукописи двух рассказов Моэм отправил издателю Фишеру Анвину, и на один из них получил благосклонный отзыв Э. Гарнета - известного авторитета в литературных кругах. Гарнет советовал безвестному автору продолжать писать, а издатель ответил: нужны не рассказы, а роман. Прочитав ответ Анвина, Моэм тут же приступил к созданию «Лизы из Ламбета». В сентябре 1897 года этот роман был опубликован.

«Когда я начал работать над «Лизой из Ламбета», я старался писать ее так, как, по моему разумению, это должен был бы сделать Мопассан», - признавался Моэм впоследствии. Книга родилась не под воздействием литературных образов, а реальных впечатлений автора. Моэм постарался воспроизвести с максимальной точностью быт и нравы Ламбета, в зловещие закоулки которого решался заглянуть не каждый полицейский, и куда пропуском и охранной грамотой Моэму служил черный чемоданчик акушера.

Появлению романа Моэма предшествовал громкий скандал, вызванный романом Т. Гарди «Джуд Незаметный», опубликованный в 1896 году. Пыл критиков, обвинивших Гарди в натурализме, был основательно поистрачен, и дебют Моэма прошел относительно спокойно. Более того, трагическая история девушки, рассказанная с суровой правдивостью и без тени какой-либо сентиментальности, имела успех у читателей. А вскоре большая удача поджидала начинающего писателя на театральном поприще.

Поначалу его одноактные пьесы отвергались, но в 1902 году одна из них - «Браки совершаются на небесах» - была поставлена в Берлине. В Англии до ее постановки дело так и не дошло, хотя Моэм и опубликовал пьесу в небольшом журнале «Авантюра». По-настоящему успешная карьера Моэма в качестве драматурга началась с комедии «Леди Фредерик», поставленной в 1903 году, и которую в 1907 году так же поставил Корт-Тиэтр. В сезоне 1908 года в Лондоне шли уже четыре пьесы Моэма. В «Панче» появилась карикатура Бернарда Партриджа, на которой был изображен Шекспир, изнывающий от зависти перед афишами с фамилией писателя. Наряду с развлекательными комедиями Моэм создал в довоенные годы и острокритические пьесы: «Сливки общества», «Смит» и «Земля обетованная», в которых были подняты темы социального неравенства, лицемерия и продажности представителей высших эшелонов власти. О своей профессии драматурга Моэм писал: «Я вообще не ходил бы смотреть свои пьесы, ни в вечер премьеры, ни в какой другой вечер, если бы не считал нужным проверять их действие на публику, чтобы на этом учиться, как их писать».

Моэм вспоминал, что реакция на его пьесы была неоднозначной: «Общедоступные газеты хвалили пьесы за остроумие, веселость и сценичность, но поругивали за цинизм; более серьезные критики были к ним беспощадны. Они называли их дешевыми, пошлыми, говорили мне, что я продал душу Мамоне. А интеллигенция, ранее числившая меня своим скромным, но уважаемым членом, не только от меня отвернулась, что было бы достаточно плохо, но низвергла меня в адскую бездну как нового Люцифера». Накануне первой мировой войны его пьесы с успехом шли и в лондонских театрах, и за океаном. Но война изменила жизнь Моэма. Он был призван в армию, и сначала служил в санитарном батальоне, а затем поступил на службу в британскую разведку. Выполняя ее задания, он год находился в Швейцарии, а затем был послан сотрудниками Интеллидженс сервис с секретной миссией в Россию. Поначалу Моэм воспринимал деятельность этого рода, подобно киплинговскому Киму, как участие в «большой игре», но впоследствии, рассказывая об этом этапе своей жизни, он называл шпионаж не только грязной, но и скучной работой. Целью его пребывания в Петрограде, куда он попал в августе 1917 года через Владивосток, было не допустить выхода России из войны. Встречи с Керенским глубоко разочаровали Моэма. Русский премьер произвел на него впечатление незначительного и нерешительного человека. Из всех политических деятелей России, с которыми довелось беседовать, Моэм выделял лишь Савинкова как крупную и незаурядную личность. Получив от Керенского секретное поручение к Ллойд-Джорджу, Моэм 18 октября отбыл в Лондон, но через неделю в России началась революция, и его миссия утратила смысл. Но Моэм не сожалел о своем фиаско, подтрунивал впоследствии над своей участью незадавшегося агента и был благодарен судьбе за «русское приключение».Моэм писал о России: «Бесконечные разговоры там, где требовалось действовать; колебания; апатия, ведущая прямым путем к катастрофе; напыщенные декларации, неискренность и вялость, которые я повсюду наблюдал, — все это оттолкнуло меня от России и русских». Но он был рад побывать в стране, где были написаны «Анна Каренина» и «Преступление и наказание», и открыть для себя Чехова. Позже он рассказывал: «Когда английская интеллигенция увлеклась Россией, я вспомнил, что Катон стал изучать греческий язык в восемьдесят лет, и занялся русским. Но к тому времени юношеского пыла во мне поубавилось; я научился читать пьесы Чехова, но дальше этого не пошел, и то немногое, что я тогда знал, давно забылось».

Время между двумя мировыми войнами было заполнено для Моэма напряженным писательским трудом и путешествиями. Два года он провел в туберкулезном санатории, что дало ему новый неиссякаемый материал для творчества, и позже он выступил сразу в нескольких качествах: как романист, драматург, новеллист, очеркист и эссеист. А его комедии и драмы начали соперничать на сцене с пьесами самого Бернарда Шоу. Моэм обладал настоящим «инстинктом сцены». Написание пьес давались ему с удивительной легкостью. Они были насыщены выигрышными ролями, оригинально построены, диалоги в них всегда были отточены и остроумны.

В послевоенный период в драматургии Моэма произошли значительные изменения. В комедии «Круг», написанной им в 1921 году, Моэмом была дана резкая критика аморальности высшего общества. Трагедия «потерянного поколения» была им раскрыта в пьесе «Неизвестность». Так же атмосфера «бурных тридцатых», глубокий экономический кризис, растущая угроза фашизма и новой мировой войны обусловили социальное звучание его последних пьес «За особые заслуги» и «Шеппи».

Позже Моэм написал романы «Бремя страстей человеческих», «Луна и грош», «Пироги и пиво, или Скелет в шкафу». Их экранизация принесла писателю широкую известность, а автобиографический роман «Бремя страстей человеческих» был признан критикой и читателями лучшим достижением писателя. Написанный в русле традиционного «романа воспитания», он отличался поразительной открытостью и предельной искренностью в раскрытии драмы души. Теодор Драйзер был восхищен романом и назвал Моэма «великим художником», а написанную им книгу - «творением гения», сравнив ее с симфонией Бетховена. Моэм писал о книге «Бремя страстей человеческих»: «Книга моя — не автобиография, а автобиографический роман, где факты крепко перемешаны с вымыслом; чувства, в нем описанные, я пережил сам, но не все эпизоды происходили так, как о них рассказано, и взяты они частью не из моей жизни, а из жизни людей, хорошо мне знакомых».

Еще один парадокс Моэма- его личная жизнь. Моэм был бисексуален. Служба специального агента привела его в США, где литератор познакомился с человеком, любовь к которому он пронес через всю свою жизнь. Этим человеком был Фредерик Джеральд Хэкстон - американец, родившийся в Сан-Франциско, но выросший в Англии, и ставший впоследствии личным секретарем Моэма и его любовником. Писатель Биверли Николе один из друзей Моэма, свидетельствовал: «Моэм не был «чистым» гомосексуалистом. У него, конечно же, были любовные связи и с женщинами; и не было никаких признаков женского поведения или женских манер». А сам Моэм писал: «Пусть те, кому я нравлюсь, принимают меня как есть, а остальные не принимают вовсе». У Моэма было много любовных связей с известными женщинами - в частности, с известной феминисткой и редактором журнала «Свободная женщина» Вайлет Хант, и с Сашей Кропоткиной - дочерью известного русского анархиста Петра Кропоткина, который жил в ссылке в Лондоне. Однако важную роль в жизни Моэма сыграли лишь две женщины. Первой была дочь известного драматурга Этельвин Джоунз, больше известная под именем Сью Джоунз. Моэм очень любил ее, называл Роузи, и именно под этим именем она вошла в качестве одного из персонажей в его роман «Пироги и пиво». Когда Моэм познакомился с ней, она недавно развелась с мужем, и была популярной актрисой. Он сначала не хотел на ней жениться, а когда сделал ей предложение, был ошеломлен - она отказала ему. Оказалось, что Сью уже была беременна от другого мужчины, за которого вскоре вышла замуж.

Другой женщиной писателя была Сайри Барнардо Уэллкам, с которой Моэм познакомился в 1911 году. Ее отец был известен тем, что основал сеть приютов для бездомных детей, а у самой Сайри был опыт неудачной семейной жизни. Какое-то время Сайри и Моэм были неразлучны, у них родилась дочь, которую они назвали Элизабет, но муж Сайри узнал о ее связи с Моэмом и подал документы на развод. Сайри предприняла попытку самоубийства, но осталась жива, а когда Сайри развелась, Моэм на ней женился. Но вскоре чувства Моэма к своей супруге изменились. В одном из писем он написал: «Я женился на тебе, потому что думал, что это единственное, что я могу сделать для тебя и для Элизабет, чтобы дать вам счастье и обеспеченность. Я же женился на тебе не из-за того, что так уж сильно любил тебя, и ты об этом прекрасно знаешь». Вскоре Моэм и Сайри стали жить отдельно, и через несколько лет Сайри подала на развод, получив его в 1929 году. Моэм писал: «Я любил немало женщин, но ни разу не познал блаженства взаимной любви».

В середине тридцатых годов Моэм приобрел виллу Кап-Ферра на Французской Ривьере, которая стала жилищем на всю оставшуюся жизнь писателя и одним из великих литературных и социальных салонов. У писателя гостили Уинстон Черчилль, Герберт Уэллс, изредка приезжали советские писатели. Его творчество продолжало пополняться пьесами, рассказами, романами, очерками и путевыми книгами. К 1940 году Сомерсет Моэм стал одним из самых известных и богатых писателей английской художественной литературы. Моэм не скрывал того факта, что пишет «ни ради денег, а для того, чтобы избавиться от преследующих его воображение замыслов, характеров, типов, но, при этом, отнюдь не возражает, если творчество обеспечивает ему, помимо прочего, еще и возможность писать то, что он хочет, и быть самому себе хозяином».

Вторая мировая война застала Моэма во Франции. По заданию министерства информации Англии он изучал настроения французов, более месяца провел на линии Мажино, посещал военные корабли в Тулоне. Он был уверен в том, что Франция выполнит свой долг, и будет сражаться до конца. Его репортажи об этом образовали книгу «Франция в войне», изданную в 1940 году. Три месяца спустя после ее выхода Франция пала, и Моэм, узнавший, что гитлеровцы внесли его имя в черные списки, с трудом на угольной барже добирался до Англии, а позднее уехал в США, где жил до окончания войны. Большую часть Второй мировой войны Моэм находился в Голливуде, где работал над сценариями, внося в них поправки, а позже - жил на Юге.

Допустив ошибку в своем прогнозе относительно способности Франции дать отпор Гитлеру, Моэм компенсировал ее в книге «Очень личное» острым анализом ситуации, приведшей к поражению. Он писал, что правительство Франции, и стоявшая за ним преуспевающая буржуазия и аристократия больше боялись русского большевизма, чем германского нашествия. Танки держались не на линии Мажино, а в тылу на случай бунта собственных рабочих, коррупция разъела общество, и дух разложения овладел армией.

В 1944 году вышел роман Моэма «Острие бритвы» и умер его соратник и любовник Джеральд Хэкстон, после чего Моэм переехал в Англию, а затем в 1946 году - на свою разоренную виллу во Франции. Роман «Острие бритвы» оказался итоговым для Моэма во всех отношениях. Его замысел долго вынашивался, и конспективно сюжет был изложен в рассказе «Падение Эдварда Барнарда» еще в 1921 году. На вопрос, сколько он писал этукнигу, Моэм ответил: «Всю жизнь». Фактически, роман стал итогом его раздумий о смысле жизни.

Послевоенное десятилетие было так же плодотворным для писателя. Моэм впервые обратился к жанру исторического романа. В книгах «Тогда и теперь» и «Каталина» прошлое предстало перед читателями как урок современности. Моэм размышлял в них о власти и ее воздействии на человека, о политике правителей и о патриотизме. Эти последние романы были написаны в новой для него манере и были глубоко трагичны.

После потери Хэкстона, Моэм возобновил свои интимные отношения с Аланом Сирлом, молодым человеком из трущоб Лондона, с которым познакомился в 1928 году, когда тот работал в благотворительной организации при больнице. Алан стал новым секретарем писателя, обожал Моэма, который официально его усыновил, лишив права на наследование свою дочь Элизабет, узнав о том, что она собиралась ограничить его права на собственность через суд. Позже Элизабет через суд все же добилась признания своего права на наследство, и усыновление Моэмом Сирла стало недействительным.

В 1947 году писатель утвердил «Премию Сомерсета Моэма», которая присуждалась лучшим английским писателям в возрасте до тридцати пяти лет. Достигнув возраста, когда потребность критически относиться к окружающему начинает преобладать, Моэм всецело посвятил себя эссеистике. В 1948 году вышла его книга «Великие писатели и их романы», героями которой стали сопровождавшие Моэма в жизни Филдинг и Джейн Остен, Стендаль и Бальзак, Диккенс и Эмили Бронте, Мэлвилл и Флобер, Толстой и Достоевский. Среди шести эссе, образовавших сборник «Переменчивое настроение», привлекали внимание воспоминания о романистах, которых он хорошо знал, - о Г. Джеймсе, Г. Уэллсе и А. Беннетте, а так же статья «Упадок и разрушение детектива».

Последняя книга Моэма «Точки зрения», изданная в 1958 году, включала в себя большое эссе о коротком рассказе, признанным мастером которого он стал еще в довоенные годы. На склоне лет Моэм пришел к заключению, что писатель - нечто большее, чем рассказчик историй. Было время, когда он любил повторять вслед за Уайльдом, что цель искусства - доставлять наслаждение, что занимательность - непременное и главное условие успеха. Теперь он уточнял, что под занимательностью понимает не то, что забавляет, а то, что вызывает интерес: «Чем более интеллектуальную занимательность предлагает роман, тем он лучше».

15 декабря 1965 года Сомерсет Моэм скончался на 92-м году жизни во французском городке Сен-Жан-Кап-Ферра от пневмонии. Его прах был развеян под стеной Библиотеки Моэма, при Королевской школе в Кентербери.

Лучше всего о своей жизни сказала сам Моэм: «Для собственного удовольствия, для развлечения и чтобы удовлетворить то, что ощущалось как органическая потребность, я строил свою жизнь по какому-то плану — с началом, серединой и концом, так же как из встреченных там и сям людей я строил пьесу, роман или рассказ».

Текст подготовлен Татьяной Халиной ( halimoshka )

Использованные материалы:

Материалы сайта «Википедия»

Текст статьи «Уильям Сомерсет моэм: Грани дарования», автор Г. Э. Ионкис

Материалы сайта www.modernlib.ru

Материалы сайта www.bookmix.ru

Проза

«Лиза из Ламбета» (Liza of Lambeth, 1897)
The Making of a Saint (1898)
«Ориентиры» (Orientations, 1899)
The Hero (1901)
«Миссис Крэддок» (Mrs Craddock, 1902)
The Merry-go-round (1904)
The Land of the Blessed Virgin: Sketches and Impressions in Andalusia (1905)
The Bishop’s Apron (1906)
The Explorer (1908)
«Маг» (The Magician, 1908)
«Бремя страстей человеческих» (Of Human Bondage, 1915; рус. пер. 1959)
«Луна и грош» (The Moon and Sixpence, 1919, рус. пер. 1927, 1960)
«Трепет листа» (The Trembling of a Leaf, 1921)
«На китайской ширме» (On A Chinese Screen, 1922)
«Узорный покров»/«Разрисованная вуаль» (The Painted Veil, 1925)
«Казуарина» (The Casuarina Tree, 1926)
The Letter (Stories of Crime) (1930)
«Эшенден, или Британский агент» (Ashenden, or the British Agent, 1928). Сборник новелл
The Gentleman In The Parlour: A Record of a Journey From Rangoon to Haiphong (1930)
«Пироги и пиво, или Скелет в шкафу»/«Пряники и эль» (Cakes and Ale: or, the Skeleton in the Cupboard, 1930)
The Book Bag (1932)
«Тесный угол» (The Narrow Corner, 1932)
Ah King (1933)
The Judgement Seat (1934)
«Дон Фернандо» (Don Fernando, 1935)
«Космополиты» (Cosmopolitans — Very Short Stories, 1936)
My South Sea Island (1936)
«Театр» (Theatre, 1937)
«Подводя итоги» (The Summing Up, 1938, рус. пер. 1957)
«Рождественские каникулы», (Christmas Holiday, 1939)
«Принцесса Сентябрина и Соловей» (Princess September and The Nightingale, 1939)
«Франция в войне» (France At War, 1940)
Books and You (1940)
«По тому же рецепту» (The Mixture As Before, 1940)
«На вилле» (Up at the Villa,1941)
«Очень личное» (Strictly Personal, 1941)
The Hour Before Dawn (1942)
The Unconquered (1944)
«Остриё бритвы» (The Razor’s Edge, 1944)
«Тогда и теперь. Роман о Никколо Макиавелли» (Then and Now, 1946)
Of Human Bondage — An Address (1946)
«Игрушки судьбы» (Creatures of Circumstance, 1947)
«Каталина» (Catalina, 1948)
Quartet (1948)
Great Novelists and Their Novels (1948)
«Записная книжка писателя» (A Writer’s Notebook, 1949)
Trio (1950)
The Writer’s Point of View" (1951)
Encore (1952)
The Vagrant Mood (1952)
The Noble Spaniard (1953)
«Десять романистов и их романы» (Ten Novels and Their Authors, 1954)
«Точка зрения» (Points of View, 1958)
Purely For My Pleasure (1962)
The Force of Circumstance («Selected Short Stories»)
«Обломки кораблекрушения» (Flotsam and Jetsam, «Selected Short Stories»)
The Creative Impulse(«Selected Short Stories»)
Virtue(«Selected Short Stories»)
The Treasure(«Selected Short Stories»)
In a Strange Land(«Selected Short Stories»)
The Consul(«Selected Short Stories»)
«Ровно дюжина» (The Round Dozen, «Selected Short Stories»)
«Следы в джунглях» (Footprints in the Jungle, «Selected Short Stories»)
"A Friend In Need" ("Друг познается в беде

Сомерсет Моэм. Театр

Rating: (1 Rating)

Театр (англ. Theatre) - самый известный роман английского писателя Сомерсета Моэма, написанный в 1937 году. Тонкая, ироничная история блистательной, умной актрисы, отмечающей «кризис середины жизни» романом с красивым молодым мужчиной.

I.

THE door opened (дверь открылась) and Michael Gosselyn looked up (и Майкл Госселин поднял глаза; to look up - поднимать голову, обращать взоры ). Julia came in (вошла Джулия). "Hulloa (привет) ! I won"t keep you a minute (я не задержу тебя и на минуту; to keep - держать, иметь, хранить ). I was just signing some letters (я просто подписывал несколько писем; to sign - подписывать, помечать )." "No hurry (не торопись; no hurry - /разг./ ничего спешного, не к спеху ). I only came to see (я просто пришла взглянуть) what seats had been sent to the Dennorants (/билеты на/ какие места были отправлены Деннорантам; seat - место, стул, сидение ). What"s that young man doing here (что тот молодой человек делает здесь)?" With the experienced actress"s instinct (с внутренним чутьем: «инстинктом» опытной актрисы; experienced - знающий, сведущий ) to fit the gesture to the word (подбирать точный жест к слову: «соединять жест со словом»; gesture - жест, телодвижение, действие, to fit - соответствовать, подходить, совпадать ), by a movement of her neat head (движением своей аккуратной головки; neat - чистый, опрятный ) she indicated the room (она указала на комнату) through which she had just passed (через которую она только что прошла). "He"s the accountant (он бухгалтер: «счетовод, ревизор»). He comes from Lawrence and Hamphreys (он от фирмы Лоренс и Хэмфри; to come from - происходить, приходить, быть из ). He"s been here three days (он здесь уже три дня)." "He looks very young (он выглядит очень молодо; to look - смотреть, выглядеть, иметь вид)." "He"s an articled clerk (он клерк-стажер; clerk - конторский служащий, клерк ). He seems to know his job (он, кажется, знает свою работу; to seem - казаться, представляться ). He can"t get over the way our accounts are kept (он никак не может поверить в то, как ведутся наши счета; way - дорога, путь, манера поведения, to keep accounts - вести счета, бухгалтерские книги ). He told me (он сказал мне, /что/) he never expected a theatre to be run on such businesslike lines (он никак: «никогда» не ожидал, /что/ театром можно управлять столь по-деловому; to expect - ждать, рассчитывать, надеяться; to run - бежать, убегать; руководить, вести дело ). He says (он говорит) the way some of those firms in the city keep their accounts (что то, каким образом некоторые из /тех/ фирм в Сити ведут свою бухгалтерию; the City - Сити, деловой центр Лондона; финансовые и коммерческие круги Англии ) is enough to turn your hair grey (достаточно, чтобы поседеть; grey hair - седина, седые волосы; to turn grey - поседеть)." Julia smiled at the complacency on her husband"s handsome face (Джулия улыбнулась самодовольствию на красивом лице ее мужа). "He"s a young man of tact (тактичный молодой человек: «он молодой человек с тактом»)."

sign hurry ["hʌrɪ] experienced [ɪk"spɪ(ə)rɪənst] gesture ["dʒestʃə] articled clerk ["ɑ:tɪk(ə)ld"klɑ:k] complacency theatre ["θɪətə]

THE door opened and Michael Gosselyn looked up. Julia came in.

"Hulloa! I won"t keep you a minute. I was just signing some letters." "No hurry. I only came to see what seats had been sent to the Dennorants.

What"s that young man doing here?"

With the experienced actress"s instinct to fit the gesture to the word, by a movement of her neat head she indicated the room through which she had just passed.

"He"s the accountant. He comes from Lawrence and Hamphreys. He"s been here three days." "He looks very young."

"He"s an articled clerk. He seems to know his job. He can"t get over the way our accounts are kept. He told me he never expected a theatre to be run on such businesslike lines. He says the way some of those firms in the city keep their accounts is enough to turn your hair grey."

Julia smiled at the complacency on her husband"s handsome face.

"He"s a young man of tact."

"He finishes today (он заканчивает /работу/ сегодня; to finish - кончать, заканчивать, покончить ). I thought we might take him back with us (я подумал, что мы могли бы взять его с собой; to take back - отводить, отвозить, относить, брать обратно ) and give him a spot of lunch (и угостить его ланчем; a spot of lunch - небольшой перекус, закуска на скорую руку ). He"s quite a gentleman (он вполне джентльмен)." "Is that a sufficient reason (а это достаточный повод) to ask him to lunch (чтобы пригласить его на ланч; to ask - просить, спрашивать )?" Michael did not notice (Майкл не заметил) the faint irony of her tone (легкую иронию в ее тоне; faint - слабый, тусклый). "I won"t ask him (я не приглашу его) if you don"t want him (если ты не хочешь /приглашать его/). I merely thought (я просто подумал) it would be a treat for him (это доставит ему удовольствие; treat - удовольствие, наслаждение, угощение ). He admires you tremendously (он чрезвычайно восхищается тобой). He"s been to see the play three times (он посмотрел: «был, чтобы посмотреть» пьесу три раза; play - игра, пьеса, спектакль ). He"s crazy to be introduced to you (он сходит с ума /от мысли/ быть представленным тебе; to be crazy - быть помешанным на чем-либо, сильно увлекаться, to introduce - вводить, внедрять, представлять )." Michael touched a button (Майкл нажал на кнопку; to touch - касаться, прикасаться, трогать ) and in a moment his secretary came in (и в тот же момент его секретарь вошла /в кабинет/). "Here are the letters, Margery (вот письма, Марджери). What appointments have I got for this afternoon (какие встречи запланированы: «я имею» на сегодняшний день; appointment - назначение, должность; встреча )?"

sufficient tremendously appointment [ə"pɔɪntmənt]

"He finishes today. I thought we might take him back with us and give him a spot of lunch. He"s quite a gentleman."

"Is that a sufficient reason to ask him to lunch?" Michael did not notice the faint irony of her tone.

"I won"t ask him if you don"t want him. I merely thought it would be a treat for him. He admires you tremendously. He"s been to see the play three times. He"s crazy to be introduced to you." Michael touched a button and in a moment his secretary came in.

"Here are the letters, Margery. What appointments have I got for this afternoon?"

Julia with half an ear (Джулия в пол-уха; ear - ухо, слух ) listened to the list Margery read out (слушала список, который Марджери зачитывала вслух) and, though she knew the room so well (и, хотя она и знала комнату очень: «так» хорошо), idly looked about her (лениво оглядывалась по сторонам). It was a very proper room (это была очень подходящая комната; proper - присущий, свойственный ) for the manager of a first-class theatre (для управляющего первоклассного театра; first-class - разг. первоклассный, превосходный ). The walls had been panelled (стены были обшиты панелями; to panel - обшивать панелями, отделывать декоративной полосой ) (at cost price (по себестоимости)) by a good decorator (хорошим декоратором) and on them hung engravings of theatrical pictures (и на них висели гравюры на театральные темы: «театральных картин»; picture - картина, рисунок, фотография ) by Zoffany and de Wilde (/выполненные/ Зоффани и де Уайльдом; Иохан Зофанни, (1733-1810), германо-английский художник, нарисовал много картин с театральным сюжетом и портретов актеров, с момента приезда в Англию в 1762 г.) . The armchairs were large and comfortable (кресла были большими и удобными). Michael sat in a heavily carved Chippendale chair (Майкл сидел в кресле стиля чиппендейл, богато украшенном резьбой; heavily - тяжело, грузно, интенсивно, густо, много, to carve - вырезать по дереву, кости, Chippendale - стиль английской мебели XVIII века ), a reproduction but made by a well-known firm (репродукция, но выполненная хорошо известной фирмой), and his Chippendale table (и его стол чиппендейл), with heavy ball and claw feet (с ножками в форме когтистых лап, опирающихся на шар = «с тяжелыми ножками с шаром и когтем»), was immensely solid (был необычайно солидным; solid - твердый, крепкий, сильный ). On it stood in a massive silver frame (на нем стояла, в массивной серебряной раме; frame - каркас, конструкция, рама ) a photograph of herself (фотография ее самой) and to balance it a photograph of Roger, their son (и для баланса, фотография Роджера, их сына; to balance - балансировать, приводить в равновесие, уравновешивать).

idly ["aɪdlɪ] engraving [ɪn"greɪvɪŋ] Chippendale ["tʃɪpəndeɪl]

Julia with half an ear listened to the list Margery read out and, though she knew the room so well, idly looked about her. It was a very proper room for the manager of a first-class theatre. The walls had been panelled (at cost price) by a good decorator and on them hung engravings of theatrical pictures by Zoffany and de Wilde. The armchairs were large and comfortable. Michael sat in a heavily carved Chippendale chair, a reproduction but made by a well- known firm, and his Chippendale table, with heavy ball and claw feet, was immensely solid. On it stood in a massive silver frame a photograph of herself and to balance it a photograph of Roger, their son.

Between these was a magnificent silver ink-stand (между ними располагался: «был» великолепный чернильный прибор; ink - чернила ) that she had herself given him (который она сама подарила: «дала» ему) on one of his birthdays (на один из /его/ дней рождения) and behind it a rack in red morocco (и за ним /стояла/ подставка из красного сафьяна), heavily gilt (богато золоченная), in which he kept his private paper (в которой он хранил свои личные бумаги; private - частный, закрытый ) in case (на случай: «в случае») he wanted to write a letter in his own hand (/если/ он захотел бы написать письмо своею собственной рукой). The paper bore the address, Siddons Theatre (на бумаге был написан адрес, «Сиддонс-театр»; to bear (bore, borne) - переносить, иметь, нести на себе ), and the envelope his crest (и на конверте был его герб), a boar"s head with the motto underneath (голова вепря с девизом под ней; boar - боров, хряк, вепрь ): Nemo me impune lacessit (= Nobody can offend me without impunity: лат.Никто не тронет меня безнаказанно) . A bunch of yellow tulips in a silver bowl (букет: «пучок, связка» желтых тюльпанов в серебряной вазе), which he had got (которую он получил) through winning the theatrical golf tournament (победив: «через победу» в театральном турнире по гольфу; to win - победить, выиграть, заслужить ) three times running (три раза кряду), showed Margery"s care (/все это/ отражало: «показывало» заботу Марджери). Julia gave her a reflective glance (Джулия задумчиво взглянула на нее: reflective - отражающий, размышляющий, задумчивый, glance - быстрый взгляд ). Notwithstanding her cropped peroxide hair (не смотря на ее /коротко/ стриженные осветленные волосы; to crop - зд. подстригать, подрезать ) and her heavily-painted lips (и ее ярко накрашенные губы) she had the neutral look (у нее был неприметный: «нейтральный» вид) that marks the perfect secretary (который присущ: «отмечает» идеальному секретарю).

Between these was a magnificent silver ink-stand that she had herself given him on one of his birthdays and behind it a rack in red morocco, heavily gilt, in which he kept his private paper in case he wanted to write a letter in his own hand. The paper bore the address, Siddons Theatre, and the envelope his crest, a boar"s head with the motto underneath: Nemo me impune lacessit. A bunch of yellow tulips in a silver bowl, which he had got through winning the theatrical golf tournament three times running, showed Margery"s care. Julia gave her a reflective glance. Notwithstanding her cropped peroxide hair and her heavily-painted lips she had the neutral look that marks the perfect secretary.

She had been with Michael for five years (она работала: «была» с Майклом уже пять лет). In that time (за это время) she must have got to know him (она, должно быть, узнала его) inside and out (вдоль и поперек: «внутри и снаружи»). Julia wondered (Джулия задавала себе вопрос; to wonder - интересоваться, желать знать, изумляться ) if she could be such a fool (была ли та настолько глупа = «могла ли она быть такой дурой»; a fool - дурак, глупец, шут ) as to be in love with him (чтобы быть влюбленным в него; to be in love - быть влюбленным, любить). But Michael rose from his chair (но Майкл поднялся с /его/ кресла; to rise (rose; risen) - восходить, вставать, подниматься ). "Now, darling, I"m ready for you (теперь, дорогая, я готов для тебя; ready - готовый, подготовленный)." Margery gave him his black Homburg hat (Марджери подала ему его черную мягкую фетровую шляпу) and opened the door for Julia and Michael to go out (и открыла дверь для Джулии и Майкла, что бы они вышли). As they entered the office (как только они вошли в канцелярию: «офис») the young man Julia had noticed (молодой человек, которого Джулия заметила ранее) turned round and stood up (повернулся и поднялся). "I should like to introduce you to Miss Lambert (я хотел бы представить вас Мисс Ламберт)," said Michael (сказал Майкл). Then with the air of an ambassador (и затем, с видом посла; air - воздух, атмосфера, манеры ) presenting an attachй to the sovereign of the court (представляющего атташе монарху при дворе) to which he is accredited (к которому он аккредитован): "This is the gentleman (это тот самый джентльмен) who is good enough (который настолько добр: «достаточно хорош») to put some order (что внес некоторый порядок; to put - класть, ставить, излагать ) into the mess we make of our accounts (в ту сумятицу, в которую мы превратили наши счета; mess - беспорядок, грязь)."

ambassador [æm"bæsədə] attache [ə"tæʃeɪ] sovereign ["sovrɪn]

She had been with Michael for five years. In that time she must have got to know him inside and out. Julia wondered if she could be such a fool as to be in love with him.

But Michael rose from his chair.

"Now, darling, I"m ready for you." Margery gave him his black Homburg hat and opened the door for Julia and Michael to go out. As they entered the office the young man Julia had noticed turned round and stood up.

"I should like to introduce you to Miss Lambert," said Michael. Then with the air of an ambassador presenting an attachй to the sovereign of the court to which he is accredited: "This is the gentleman who is good enough to put some order into the mess we make of our accounts."

The young man went scarlet (молодой человек зарделся; scarlet - ярко- красный, алый, багряный, to blush /to flush, to turn, to go/ scarlet - вспыхнуть, залиться румянцем ). He smiled stiffly (он натянуто улыбнулся) in answer to Julia"s warm, ready smile (в ответ на теплую, естественную: «быструю, готовую» улыбку) and she felt the palm of his hand wet with sweat (и она почувствовала, что ладонь его руки мокрая от пота; wet - влажный, сырой, sweat - пот, испарина, потение ) when she cordially grasped it (когда она сердечно пожала: «крепко схватила» ее; cordially - радушно, пылко ). His confusion was touching (его смущение трогало: «было трогательным»; confusion - смущение, замешательство, путаница ). That was how people had felt (так, должно быть, чувствовали люди; to feel - трогать, чувствовать, ощущать ) when they were presented to Sarah Siddons (когда их представляли Саре Сиддонс; Сара Сиддонс (1755-1831), самая известная английская актриса XVIII века, особенно почиталась за свои роли в постановках Шекспира ). She thought (она подумала) that she had not been very gracious to Michael (что была не слишком снисходительна к Майклу; gracious - милостивый, милосердный, любезный ) when he had proposed (когда он предложил; to propose - предлагать, вносить предложение ) asking the boy to luncheon (позвать этого юношу: «мальчика» к ланчу). She looked straight into his eyes (она посмотрела прямо ему в глаза: «в его глаза»). Her own were large (ее собственные /глаза/ были большими), of a very dark brown (/очень/ темно карие), and starry (и лучистые; starry - звездный, яркий, star - звезда ). It was no effort to her (для нее не представляло никаких усилий: «это не было усилием для нее»), it was as instinctive as (это было настолько же естественным: «инстинктивным» как) brushing away a fly (отмахнуться от мухи; fly - муха ) that was buzzing round her (что жужжала вокруг нее; to buzz - жужжать, гудеть ), to suggest now a faintly amused, friendly tenderness (предложить теперь слегка приятно удивленную, дружескую нежность).

cordially ["kɔ:dɪəlɪ] gracious ["greɪʃəs] luncheon ["lʌntʃ(ə)n] straight

The young man went scarlet. He smiled stiffly in answer to Julia"s warm, ready smile and she felt the palm of his hand wet with sweat when she cordially grasped it. His confusion was touching. That was how people had felt when they were presented to Sarah Siddons. She thought that she had not been very gracious to Michael when he had proposed asking the boy to luncheon. She looked straight into his eyes. Her own were large, of a very dark brown, and starry. It was no effort to her, it was as instinctive as brushing away a fly that was buzzing round her, to suggest now a faintly amused, friendly tenderness.

"I wonder (мне интересно) if we could persuade you (сможем ли мы уговорить вас; to persuade - убеждать, склонять ) to come and eat a chop with us (поехать: «пойти» и съесть по отбивной /котлете/ с нами) . Michael will drive you back after lunch (Майкл привезет вас обратно после ланча; to drive (drove; driven) - водить (машину), ездить, гнать)." The young man blushed again (молодой человек снова вспыхнул) and his Adam"s apple moved in his thin neck (и его кадык: «адамово яблоко» задвигался по его тощей шее). "It"s awfully kind of you (это ужасно мило с вашей стороны). " He gave his clothes a troubled look (он озабоченно оглядел свою одежду; trouble - беспокойство, волнение, неприятность ). "I"m absolutely filthy (я совершенно грязный; filthy - немытый, отвратительный)." "You can have a wash (вы сможете умыться; wash - мытье, умывание ) and brush up (и причесаться) when we get home (когда мы попадем домой: «доберемся до дома»)." The car was waiting for them at the stage door (машина ожидала их у служебного входа в театр; to wait /for/ - ждать, дожидаться; stage - сцена, подмостки, эстрада ), a long car in black and chromium (длинная машина /вся/ черная и хромированная), upholstered in silver leather (/сиденья/ обтянуты серебряной кожей), and with Michael"s crest discreetly emblazoned on the doors (и сдержанно украшенная на дверцах гербом Майкла: «и с гербом Майкла благоразумно/сдержанно украшенным на дверях»). Julia got in (Джулия села в /автомобиль/; to get in - входить, влезать ). "Come and sit with me (идите, сядьте рядом со мной). Michael is going to drive (Майкл поведет машину)."

persuade filthy ["fɪlθɪ] chromium ["krəumɪəm] leather ["leðə]

"I wonder if we could persuade you to come and eat a chop with us. Michael will drive you back after lunch."

The young man blushed again and his Adam’s apple moved in his thin neck. "It"s awfully kind of you." He gave his clothes a troubled look. "I"m absolutely filthy."

"You can have a wash and brush up when we get home." The car was waiting for them at the stage door, a long car in black and chromium, upholstered in silver leather, and with Michael"s crest discreetly emblazoned on the doors. Julia got in.

"Come and sit with me. Michael is going to drive."

They lived in Stanhope Place (они жили на /улице/ Стэнхоуп-плейс), and when they arrived (и когда они приехали; to arrive - прибывать, приезжать, приходить ) Julia told the butler (Джулия сказала дворецкому) to show the young man where he could wash his hands (показать молодому человеку, где он может помыть руки). She went up to the drawing-room (она сама отправилась в гостиную). She was painting her lips (она подкрашивала губы; to paint - красить, писать красками ) when Michael joined her (когда Майкл присоединился к ней; to join - соединять, связывать, вступать в члены ). "I"ve told him to come up as soon as he"s ready (я сказал ему подходить, как только он будет готов)." "By the way, what"s his name (между прочим, как его зовут: «как его имя») ?" "I haven"t a notion (понятия не имею; notion - понятие, представление, взгляд, идея)." "Darling, we must know (дорогой, мы должны знать). I"ll ask him to write in our book (я попрошу его расписаться: «написать» в нашей книге)." "Damn it (черт возьми; to damn - проклинать ), he"s not important enough for that (он не достаточно важный для этого)." Michael asked only very distinguished people (Майкл просил только известных: «выдающихся» людей) to write in their book (расписываться в их книге). "We shall never see him again (мы никогда его больше не увидим)." At that moment (в тот момент) the young man appeared (появился молодой человек; to appear - появляться, показываться ). In the car Julia had done all she could (в машине Джулия сделала все возможное: «все что она могла») to put him at his ease (чтобы он почувствовал себя свободно; to put smb. at his ease - избавить кого-то от смущения, успокоить кого-либо ), but he was still very shy (но он все еще был очень застенчив; shy - стеснительный, стыдливый ). The cocktails were waiting (коктейли уже были сервированы: «коктейли ждали») and Michael poured them out (и Майкл разлил их /по бокалам/; to pour - лить, наливать ). Julia took a cigarette (Джулия достала: «взяла» сигарету) and the young man struck a match for her (и молодой человек зажег спичку; to strike a match - чиркнуть спичкой ), but his hand was trembling so much (но его рука дрожала так сильно) that she thought (что она подумала) he would never be able to hold the light (/что/ он никогда не сможет поднести: «держать» огонь) near enough to her cigarette (достаточно близко к ее сигарете), so she took his hand and held it (тогда она взяла его руку и удержала ее; to hold (held) - держать, удерживать). "Poor lamb (ягненочек: «бедный ягненок»)," she thought (она думала), "I suppose (я полагаю) this is the most wonderful moment in his whole life (это самый удивительный момент во всей его жизни; wonderful - удивительный, поразительный ). What fun it"ll be for him (как интересно: «занимательно» будет ему; fun - веселье, забава, интерес ) when he tells his people (когда он расскажет своим /людям/). I expect (я думаю даже: «ожидаю»; to expect - ждать, рассчитывать, надеяться ) he"ll be a blasted little hero in his office (он будет, черт побери, героем: «чертовым маленьким героем» в своем офисе; blasted - разрушенный, взорванный; проклятый)."

enough [ɪ"nʌf] distinguished lamb blasted ["blɑ:stɪd]

They lived in Stanhope Place, and when they arrived Julia told the butler to show the young man where he could wash his hands. She went up to the drawing-room. She was painting her lips when Michael joined her. "I"ve told him to come up as soon as he"s ready."

"By the way, what"s his name?"

"I haven"t a notion." "Darling, we must know. I"ll ask him to write in our book." "Damn it, he"s not important enough for that." Michael asked only very distinguished people to write in their book. "We shall never see him again."

At that moment the young man appeared. In the car Julia had done all she could to put him at his ease, but he was still very shy. The cocktails were waiting and Michael poured them out. Julia took a cigarette and the young man struck a match for her, but his hand was trembling so much that she thought he would never be able to hold the light near enough to her cigarette, so she took his hand and held it.

"Poor lamb," she thought, "I suppose this is the most wonderful moment in his whole life. What fun it"ll be for him when he tells his people. I expect he"ll be a blasted little hero in his office."

Julia talked very differently (Джулия разговаривала совершенно по-разному): to herself (сама с собой) and to other people (и с другими людьми) when she talked to herself (когда она говорила с собой) her language was racy (ее язык был колоритным; racy - острый, пикантный, скабрезный ). She inhaled the first whiff of her cigarette with delight (она с удовольствием затянулась: “она вдохнула первый дымок своей сигареты с удовольствием»; whiff - дуновение, затяжка, сигаретный дым ). It was really rather wonderful (это действительно было достаточно замечательно), when you came to think of it (когда поразмыслишь об этом), that just to have lunch with her (что только /возможность/ позавтракать с ней) and talk to her for three quarters of an hour (и поговорить с ней три четверти часа), perhaps (пожалуй), could make a man quite important (может сделать человека достаточно важным) in his own scrubby little circle (в его собственном ничтожном кружке; scrubby - низкорослый, мелкий, захудалый). The young man forced himself to make a remark (молодой человек заставил себя сказать несколько слов: «сделать замечание»; remark - замечание, примечание, наблюдение). "What a stunning room this is (какая это потрясающая комната). "

language ["læŋgwɪdʒ] delight circle ["sə:k(ə)l]

Julia talked very differently to herself and to other people: when she talked to herself her language was racy. She inhaled the first whiff of her cigarette with delight. It was really rather wonderful, when you came to think of it, that just to have lunch with her and talk to her for three quarters of an hour, perhaps, could make a man quite important in his own scrubby little circle.

The young man forced himself to make a remark.

"What a stunning room this is."

She gave him the quick, delightful smile (она улыбнулась ему быстрой очаровательной улыбкой; delightful - восхитительный ), with a slight lift of her fine eyebrows (с легким движением: «поднятием» ее прекрасных бровей), which he must often have seen her give on the stage (которой, как он мог часто видеть, она улыбалась на сцене). "I"m so glad you like it (я так рада, что она /комната/ понравилась вам)." Her voice was rather low (у нее был довольно низкий голос) and ever so slightly hoarse (с небольшой хрипотцой: «и даже чуть-чуть хриплый»). You would have thought (можно было подумать: «вы подумали бы») his observation had taken a weight off her mind (что его высказывание успокоило ее: «сняло груз с ее ума»; weight - вес, бремя, тяжесть ). "We think in the family (мы в семье считаем: «мы думаем в семье») that Michael has such perfect taste (что у Майкла такой прекрасный вкус: «что Майкл имеет такой совершенный вкус»)." Michael gave the room a complacent glance (Майкл самодовольно оглядел комнату; complacent - самодовольный, почтительный, любезный; glance - /быстрый, короткий/ взгляд). "I"ve had a good deal of experience (у меня большой опыт). I always design the sets myself for our plays (я всегда сам проектирую декорации для наших постановок; to design - замышлять, проектировать, создавать рисунок ). Of course (конечно), I have a man to do the rough work for me (у меня есть человек, который делает всю грязную: «тяжелую» работу для меня; rough - грубый, шероховатый ), but the ideas are mine (но идеи мои) ."

slightly ["slaɪtlɪ] hoarse complacent rough

She gave him the quick, delightful smile, with a slight lift of her fine eyebrows, which he must often have seen her give on the stage.

"I"m so glad you like it." Her voice was rather low and ever so slightly hoarse. You would have thought his observation had taken a weight off her mind. "We think in the family that Michael has such perfect taste."

Michael gave the room a complacent glance.

"I"ve had a good deal of experience. I always design the sets myself for our plays. Of course, I have a man to do the rough work for me, but the ideas are mine."

They had moved into that house two years before (они переехали в этот дом два года назад; to move - двигаться, переезжать ), and he knew (и он знал), and Julia knew (и Джулия знала), that they had put it into the hands of an expensive decorator (что они предоставили: «положили» его в руки дорогого декоратора; to put - класть, ставить ) when they were going on tour (когда они уезжали на гастроли), and he had agreed to have it completely ready for them (и он согласился полностью закончить /дом/ для них), at cost price (по себестоимости) in return for the work (в обмен на работу; in return - взамен, в обмен, в оплату ), they promised him in the theatre (которую они предложили: «обещали» ему в театре) by the time they came back (к тому времени, когда они вернутся /из турне/). But it was unnecessary (но не было необходимости) to impart such tedious details (сообщать/передавать такие скучные детали) to a young man whose name even they did not know (молодому человеку, имя которого они даже не знали). The house was furnished in extremely good taste (дом был оставлен /мебелью/ с удивительным /хорошим/ вкусом; to finish - заканчивать, завершать, отделывать, доводить до совершенства ), with a judicious mixture of the antique and the modern (/представлял собой/ продуманную смесь старинного и современного), and Michael was right (и Майкл был прав) when he said (когда говорил) that it was quite obviously a gentleman"s house (что это был совершенно определенно дом джентльмена; obviously - явно, очевидно, безусловно).

expensive [ɪk"spensɪv] unnecessary [ʌn"nesəs(ə)rɪ] tedious ["ti:dɪəs] judicious antique [æn"ti:k]

They had moved into that house two years before, and he knew, and Julia knew, that they had put it into the hands of an expensive decorator when they were going on tour, and he had agreed to have it completely ready for them, at cost price in return for the work they promised him in the theatre, by the time they came back. But it was unnecessary to impart such tedious details to a young man whose name even they did not know. The house was furnished in extremely good taste, with a judicious mixture of the antique and the modern, and Michael was right when he said that it was quite obviously a gentleman"s house.

The farm lay in a hollow among the Somersetshire hills, an old-fashioned stone house surrounded by barns and pens and outhouses. Over the doorway the date when it was built had been carved in the elegant figures of the period, 1673, and the house, grey and weather-beaten, looked as much a part of the landscape as the trees that sheltered it. An avenue of splendid elms that would have been the pride of many a squire"s mansion led from the road to the trim garden. The people who lived here were as stolid, sturdy, and unpretentious as the house; their only boast was that ever since it was built from father to son in one unbroken line they had been born and died in it. For three hundred years they had farmed the surrounding land. George Meadows was now a man of fifty, and his wife was a year or two younger. They were both fine, upstanding people in the prime of life; and their children, two sons and three girls, were handsome and strong. They had no new-fangled notions about being gentlemen and ladies; they knew their place and were proud of it. I have never seen a more united household. They were merry, industrious, and kindly. Their life was patriarchal. It had a completeness that gave it a beauty as definite as that of a symphony by Beethoven or a picture by Titian. They were happy and they deserved their happiness. But the master of the house was not George Meadows (not by a long chalk, they said in the village); it was his mother. She was twice the man her son was, they said. She was a woman of seventy, tall, upright, and dignified, with grey hair, and though her face was much wrinkled, her eyes were bright and shrewd. Her word was law in the house and on the farm; but she had humour, and if her rule was despotic, it was also kindly. People laughed at her jokes and repeated them. She was a good business woman and you had to get up very early in the morning to best her in a bargain. She was a character. She combined in a rare degree goodwill with an alert sense of the ridiculous.

One day Mrs. George stopped me on my way home. She was all in a flutter. (Her mother-in-law was the only Mrs. Meadows we knew; George"s wife was only known as Mrs. George.)

"Whoever do you think is coming here today?"" she asked me. ``Uncle George Meadows. You know him as was in China.""

"Why, I thought he was dead.""

"We all thought he was dead.""

I had heard the story of Uncle George Meadows a dozen times, and it had amused me because it had the savour of an old ballad; it was, oddly touching to come across it in real life. For Uncle George Meadows and Tom, his younger brother, had both courted Mrs. Meadows when she was Emily Green, fifty years and more ago, and when she married Tom, George had gone away to sea.

They heard of him on the China coast. For twenty years now and then he sent them presents; then there was no more news of him; when Tom Meadows died his widow wrote and told him, but received no answer; and at last they came to the conclusion that he must be dead. But two or three days ago to their astonishment they had received a letter from the matron of the sailors" home at Portsmouth. It appeared that for the last ten years George Meadows, crippled with rheumatism, had been an inmate and now, feeling that he had not much longer to live, wanted to see once more the house in which he was born. Albert Meadows, his great-nephew, had gone over to Portsmouth in the Ford to fetch him and he was to arrive that afternoon.

"Just fancy,"" said Mrs. George, ""he"s not been here for more than fifty years. He"s never even seen my George, who"s fifty-one next birthday.""

"And what does Mrs. Meadows think of it?"" I asked.

"Well, you know what she is. She sits there and smiles to herself. All she says is. "He was a good-looking young fellow when he left, but not as steady as his brother."" That"s why she chose my George"s father. ``But he"s probably quietened down by now," she says.

Mrs. George asked me to look in and see him. With the simplicity of a country woman who had never been further from her home than London, she thought that because we had both been in China we must have something in common. Of course I accepted. I found the whole family assembled when I arrived; they were sitting in the great old kitchen, with its stone floor, Mrs. Meadows in her usual chair by the fire, very upright, and I was amused to see that she had put on her best silk dress, while her son and his wife sat at the table with their children. On the other side of the fireplace sat an old man, bunched up in a chair. He was very thin and his skin hung on his bones like an old suit much too large for him; his face was wrinkled and yellow and he had lost nearly all his teeth.

I shook hands with him.

"Well, I"m glad to see you"ve got here safely, Mr. Meadows,"" I said.

"Captain,"" he corrected.

"He walked here,"" Albert, his great-nephew, told me. "When he got to the gate he made me stop the car and said he wanted to walk.""

"And mind you, I"ve not been out of my bed for two years. They carried me down and put me in the car. I thought I"d never walk again, but when I see them elm trees, I remember my father set a lot of store by them elm trees, I felt I could walk. I walked down that drive fifty-two years ago when I went away and now I"ve walked back again.""

"Silly, I call it,"" said Mrs. Meadows.

"It"s done me good. I feel better and stronger than I have for ten years. I"ll see you out yet, Emily.""

"Don"t you be too sure,"" she answered.

I suppose no one had called Mrs. Meadows by her first name for a generation. It gave me a little shock, as though the old man were taking a liberty with her. She looked at him with a shrewd smile in her eyes and he, talking to her, grinned with his toothless gums. It was strange to look at them, these two old people who had not seen one another for half a century, and to think that all that long time ago he had loved her and she had loved another. I wondered if they remembered what they had felt then and what they had said to one another. I wondered if it seemed to him strange now that for that old woman he had left the home of his fathers, his lawful inheritance, and lived an exile"s life.

"Have you ever been married, Captain Meadows?"" I asked.

"Not me,"" he said, in his quavering voice, with a grin. "I know too much about women for that.""

"That"s what you say,"" retorted Mrs. Meadows. "If the truth was known I shouldn"t be surprised to hear as how you"d had half a dozen black wives in your day.""

"They"re not black in China, Emily, you ought to know better than that, they"re yellow.""

"Perhaps that"s why you"ve got so yellow yourself. When I saw you, I said to myself, why, he"s got jaundice.""

"I said I"d never marry anyone but you, Emily, and I never have.""

He said this not with pathos or resentment, but as a mere statement of fact, as a man might say, "I said I"d walk twenty miles and I"ve done it." There was a trace of satisfaction in the speech.

"Well, you might have regretted it if you had,"" she answered.

I talked a little with the old man about China.

"There"s not a port in China that I don"t know better than you know your coat pocket. Where a ship can go I"ve been. I could keep you sitting here all day long for six months and not tell you half the things I"ve seen in my day.""

"Well, one thing you"ve not done, George, as far as I can see,"" said Mrs. Meadows, the mocking but not unkindly smile still in her eyes, "and that"s to make a fortune.""

"I"m not one to save money. Make it and spend it; that"s my motto. But one thing I can say for myself: if I had the chance of going through my life again, I"d take it. And there"s not many as"ll say that.""

"No. Indeed."" I said.

I looked at him with admiration and respect. He was a toothless, crippled, penniless old man, but he had made a success of life, for he had enjoyed it. When I left him he asked me to come and see him again next day. If I was interested in China he would tell me all the stories I wanted to hear.

Next morning I thought I would go and ask if the old man would like to see me. I strolled down the magnificent avenue of elm trees and when I came to the garden I saw Mrs. Meadows picking flowers. I bade her good morning and she raised herself. She had a huge armful of white flowers. I glanced at the house and I saw that the blinds were drawn. I was surprised, for Mrs. Meadows liked the sunshine.

"Time enough to live in the dark when you"re buried,"" she always said.

"How"s Captain Meadows?"" I asked her.

"He always was a harum-scarum fellow,"" she answered. "When Lizzie took him a cup of tea this morning she found he was dead.""

"Yes. Died in his sleep. I was just picking these flowers to put in the room. Well, I"m glad he died in that old house. It always means a lot to them Meadows to do that.""

They had had a good deal of difficulty in persuading him to go to bed. He had talked to them of all the things that had happened to him in his long life. He was happy to be back in his old home. He was proud that he had walked up the drive without assistance, and he boasted that he would live for another twenty years. But fate had been kind: death had written the full-stop in the right place.

Mrs. Meadows smelt the white flowers that she held in her arms.

"Well, I"m glad he came back,"" she said. "After I married Tom Meadows and George went away, the fact is I was never quite sure that I"d married the right one.""

Task 14. Assess your set of tasks according to the guidelines given below. What are the possible mistakes of a teacher? Discuss the result with a partner.

Integrating Listening Strategies With Textbook Audio and Video. The outline for in-class and out-of-class listening/viewing activities:

1. Plan for listening/viewing

Review the vocabulary list.

Review the worksheet.

Review any information you have about the content of the tape/video.

2. Preview the tape/video

Identify the kind of program (news, documentary, interview, drama).

Make a list of predictions about the content.

Decide how to divide the tape/video into sections for intensive listening/viewing.

3. Listen/view intensively section by section. For each section:

Jot down key words you understand.

Answer the worksheet questions pertaining to the section.

If you don"t have a worksheet, write a short summary of the section.

4. Monitor your comprehension

Does it fit with the predictions you made?

Does your summary for each section make sense in relation to the other sections?

5. Evaluate your listening comprehension progress

Task 15. Look at the given points of the plan. Design your own presentation based on these points. The theme is “How to teach listening comprehension”. Add any extra material.

A. The Importance of Listening

B. What is involved in listening comprehension?

C. Principles of Teaching Listening

D. Ideas and Activities for Teaching Listening

Listening and Performing Actions and Operations

Listening and Transferring Information

Listening and Solving Problems

Listening, Evaluation, and Manipulating Information

Interactive Listening and Negotiating Meaning Through Questioning/Answering Routines

Listening for Enjoyment, Pleasure, and Sociability

Сомерсет Моэм
Возвращение

Моэм Сомерсет
Возвращение

Уильям Сомерсет Моэм
Возвращение
Рассказ.
Перевод с английского Шарова А., 1982 г
Ферма была расположена в долине между холмами Сомерсетшира. Старомодный каменный дом окружали сараи, загоны для скота и другие дворовые строения. Над его входной дверью красивыми старинными цифрами была высечена дата постройки: 1673; и серый, на века сложенный дом был такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и деревья, под сенью которых он укрывался. Из ухоженного сада к большой дороге вела аллея великолепных вязов, которая украсила бы любую помещичью усадьбу. Люди, жившие там, были такими же крепкими, стойкими и скромными, как и самый дом. Гордились они только тем, что со времени его постройки все мужчины, принадлежавшие к этой семье, из поколения в поколение рождались и умирали в нем. Триста лет они обрабатывали здесь землю. Джорджу Медоузу было теперь пятьдесят лет, а его жене - на год или два меньше. Оба они были прекрасные, честные люди в расцвете сил, и дети их - два сына и три дочери - были красивые и здоровые. Им были чужды новомодные идеи - они не считали себя леди и джентльменами, знали свое место в жизни и довольствовались им. Я никогда не видал более сплоченной семьи. Все были веселы, трудолюбивы и доброжелательны. Их жизнь была патриархальна и гармонична, что придавало ей законченную красоту симфонии Бетховена или картины Тициана. Они были счастливы и достойны своего счастья. Но хозяином на ферме был не Джордж Медоуз ("Куда там", - говорили в деревне): хозяйкой была его мать. "Прямо-таки мужчина в юбке", - говорили про нее. Это была женщина семидесяти лет, высокая, статная, с седыми волосами, и хотя лицо ее было изборождено морщинами, глаза оставались живыми и острыми. Ее слово было законом в доме и на ферме; но она обладала чувством юмора и властвовала хотя и деспотично, но не жестоко. Шутки ее вызывали смех, и люди повторяли их. У нее была крепкая деловая хватка, и провести ее было трудно. Это была незаурядная личность. В ней уживались, что случается очень редко, доброжелательность и умение высмеять человека.
Однажды, когда я возвращался домой, меня остановила миссис Джордж. (Только к ее свекрови почтительно обращались как к "миссис Медоуз", жену Джорджа называли просто "миссис Джордж".) Она была чем-то сильно взволнована.
- Как бы вы думали, кто к нам сегодня приезжает? - спросила она меня. Дядя Джордж Медоуз. Знаете, тот, который был в Китае.
- Неужели? Я думал, что он умер.
- Мы все так думали.
Историю дядюшки Джорджа я слышал десятки раз, и она всегда забавляла меня, так как от нее веяло ароматом старинной легенды; теперь меня взволновала возможность увидеть ее героя. Ведь дядюшка Джордж Медоуз и Том, его младший брат, оба ухаживали за миссис Медоуз, когда она еще была Эмили Грин, пятьдесят с лишним лет назад, и когда Эмили вышла замуж за Тома, Джордж сел на корабль и уехал.
Было известно, что он поселился где-то на побережье Китая. В течение двадцати лет он изредка присылал им подарки; затем больше не подавал о себе вестей; когда Том Медоуз умер, его вдова написала об этом Джорджу, но ответа не получила; и наконец все решили, что его тоже нет в живых. Но несколько дней назад, к большому своему удивлению, они получили письмо из Портсмута от экономки приюта для моряков. Она сообщала, что последние десять лет Джордж Медоуз, искалеченный ревматизмом, провел там, а теперь, чувствуя, что жить ему осталось недолго, пожелал снова увидеть дом, в котором родился. Альберт, его внучатый племянник, отправился за ним в Портсмут на своем форде, к вечеру они должны были приехать.
- Только представьте себе, - говорила миссис Джордж, - он не был здесь больше пятидесяти лет. Он даже никогда не видел моего Джорджа, а ему уже пошел пятьдесят первый год.
- А что думает об этом миссис Медоуз? - спросил я.
- Ну, ведь вы ее знаете. Она сидит и улыбается про себя. Сказала только: "Он был красивым парнем, когда уезжал, но не таким положительным, как его брат". Вот поэтому она и выбрала отца моего Джорджа. Она еще говорит: "Теперь-то, вероятно, он угомонился".
Миссис Джордж пригласила меня зайти познакомиться с ним. С наивностью деревенской жительницы, которая если и уезжала из дома, то не дальше, чем в Лондон, она считала, что, раз мы оба побывали в Китае, у нас должны быть общие интересы. Конечно, я принял приглашение. Когда я пришел, вся семья была в сборе; все сидели в большой старой кухне с каменным полом, миссис Медоуз - на стуле у огня, держась очень прямо и в своем парадном шелковом платье, что меня позабавило, сын с женой и детьми - за столом. По другую сторону камина сидел сгорбленный старик. Он был очень худ, и кожа висела на его костях, как старый, слишком широкий пиджак. Лицо у него было морщинистое и желтое; во рту не осталось почти ни одного зуба.
Мы поздоровались с ним за руку.
- Очень рад, что вы благополучно добрались сюда, мистер Медоуз, -сказал я.
- Капитан, - поправил он меня.
- Он прошел всю аллею, - сказал мне Альберт, его внучатый племянник. Когда мы подъехали к воротам, он заставил меня остановить машину и заявил, что хочет идти пешком.
- А ведь я целых два года был прикован к кровати. Меня снесли на руках и посадили в машину. Я думал, что никогда уже не смогу ходить, но когда я их увидел, эти самые вязы, - помню, отец их очень любил, - то почувствовал, что опять могу двигать ногами. Я прошел по этой аллее пятьдесят два года тому назад, когда уезжал, а вот теперь снова сам вернулся по ней обратно.
- Ну и глупо! - заметила миссис Медоуз.
- Мне это пошло на пользу. Так хорошо и бодро я не чувствовал себя уже лет десять. Я еще тебя переживу, Эмили.
- Не слишком рассчитывай на это, - ответила она.
Вероятно, уже целую вечность никто не называл миссис Медоуз по имени. Меня это даже немного покоробило, будто старик позволил себе какую-то вольность по отношению к ней. Она смотрела на него, и в глазах у нее мелькнула чуть насмешливая улыбка, а он, разговаривая с ней, ухмылялся, обнажая беззубые десны. Странное чувство я испытывал, глядя на этих двух стариков, не видевшихся полвека, и думая о том, что столько лет назад он любил ее, а она любила другого. Мне захотелось узнать, помнят ли они, что чувствовали тогда и о чем говорили друг с другом. Мне захотелось узнать, не удивляет ли теперь его самого, что из-за этой старой женщины он покинул дом своих предков, законное свое наследие, и всю жизнь скитался по чужим краям.
- Вы когда-нибудь были женаты, капитан Медоуз? - спросил я.
- Нет, это не для меня,- ответил он надтреснутым голосом и ухмыльнулся, - я слишком хорошо знаю женщин.
- Ты только так говоришь, - возразила миссис Медоуз, - на самом деле в молодости у тебя наверняка было с полдюжины черных жен.
- Тебе не мешало бы знать, Эмили, что в Китае женщины не черные, а желтые.
- Может быть, поэтому ты и сам так пожелтел. Когда я тебя увидела, то сразу подумала: да ведь у него желтуха.
- Я сказал, Эмили, что, кроме тебя, ни на ком не женюсь, и не женился.
Он произнес это без всякого пафоса или чувства обиды, так же просто, как говорят: "Я сказал, что пройду двадцать миль, - и прошел". В его словах звучало даже некоторое удовлетворение.
- Может, тебе пришлось бы раскаиваться, если бы ты женился, - сказала она.
Я немного поговорил со стариком о Китае.
- Я знаю все порты Китая лучше, чем вы - содержимое ваших карманов. Я побывал повсюду, куда только заходят корабли. Вы могли бы здесь просиживать целые дни в течение полугода, и то я не успел бы рассказать вам половины всего, что повидал в свое время.
- Мне кажется, одного ты все же не сделал, - сказала миссис Медоуз, и в глазах ее по-прежнему светилась насмешливая, но добрая улыбка, - ты не разбогател.
- Не такой я человек, чтобы копить деньги. Зарабатывай их и трать -вот мой девиз. Одно могу сказать: если бы мне пришлось начинать жизнь заново, я бы в ней ничего не изменил. А ведь немногие это скажут.
- Конечно, - заметил я.
Я смотрел на него с восторгом и восхищением. Это был беззубый старик, скрюченный ревматизмом, без гроша в кармане, но он хорошо прожил жизнь, так как умел ею наслаждаться. Когда мы с ним прощались, он попросил меня прийти и на следующий день. Если я интересуюсь Китаем, он будет рассказывать о нем сколько угодно.
На следующее утро я решил зайти справиться, хочет ли старик меня видеть. Я медленно прошел великолепную вязовую аллею и, подойдя к саду, увидел, что миссис Медоуз рвет цветы. Услышав, что я здороваюсь с ней, она распрямилась. В руках она уже держала целую охапку белых цветов. Я взглянул в сторону дома и увидел, что на окнах опущены шторы; меня это удивило: миссис Медоуз любила солнечный свет. "Хватит времени належаться в темноте, когда вас похоронят", - часто говорила она.
- Как себя чувствует капитан Медоуз? - осведомился я.
- Он всегда был легкомысленным парнем, - ответила она. - Когда Лиззи понесла ему сегодня чашку чая, она нашла его мертвым.
--- Мертвым?
--- Да. Он умер во сне. Вот я и нарвала цветов, чтобы поставить в его комнату. Я рада, что он умер в этом старом доме. Все эти Медоузы считают, что умирать надо именно здесь.
Накануне очень трудно было убедить его лечь спать. Он все рассказывал о событиях своей долгой жизни. Он так радовался, что вернулся в свой старый дом. Гордился, что без всякой помощи прошел аллею, и хвастался, что проживет еще двадцать лет. Но судьба оказалась милостивой к нему: смерть вовремя поставила точку.
Миссис Медоуз понюхала белые цветы, которые держала в руках.
- Я рада, что он вернулся, - сказала она. - После того как я вышла за Тома Медоуза, а Джордж уехал, я никогда не была вполне уверена, что сделала правильный выбор.

Возвращение

Перевод с английского Шарова А., 1982 г

Ферма была расположена в долине между холмами Сомерсетшира. Старомодный каменный дом окружали сараи, загоны для скота и другие дворовые строения. Над его входной дверью красивыми старинными цифрами была высечена дата постройки: 1673; и серый, на века сложенный дом был такой же неотъемлемой частью пейзажа, как и деревья, под сенью которых он укрывался. Из ухоженного сада к большой дороге вела аллея великолепных вязов, которая украсила бы любую помещичью усадьбу. Люди, жившие там, были такими же крепкими, стойкими и скромными, как и самый дом. Гордились они только тем, что со времени его постройки все мужчины, принадлежавшие к этой семье, из поколения в поколение рождались и умирали в нем. Триста лет они обрабатывали здесь землю. Джорджу Медоузу было теперь пятьдесят лет, а его жене - на год или два меньше. Оба они были прекрасные, честные люди в расцвете сил, и дети их - два сына и три дочери - были красивые и здоровые. Им были чужды новомодные идеи - они не считали себя леди и джентльменами, знали свое место в жизни и довольствовались им. Я никогда не видал более сплоченной семьи. Все были веселы, трудолюбивы и доброжелательны. Их жизнь была патриархальна и гармонична, что придавало ей законченную красоту симфонии Бетховена или картины Тициана. Они были счастливы и достойны своего счастья. Но хозяином на ферме был не Джордж Медоуз ("Куда там", - говорили в деревне): хозяйкой была его мать. "Прямо-таки мужчина в юбке", - говорили про нее. Это была женщина семидесяти лет, высокая, статная, с седыми волосами, и хотя лицо ее было изборождено морщинами, глаза оставались живыми и острыми. Ее слово было законом в доме и на ферме; но она обладала чувством юмора и властвовала хотя и деспотично, но не жестоко. Шутки ее вызывали смех, и люди повторяли их. У нее была крепкая деловая хватка, и провести ее было трудно. Это была незаурядная личность. В ней уживались, что случается очень редко, доброжелательность и умение высмеять человека.

Однажды, когда я возвращался домой, меня остановила миссис Джордж. (Только к ее свекрови почтительно обращались как к "миссис Медоуз", жену Джорджа называли просто "миссис Джордж".) Она была чем-то сильно взволнована.

Как бы вы думали, кто к нам сегодня приезжает? - спросила она меня. Дядя Джордж Медоуз. Знаете, тот, который был в Китае.

Неужели? Я думал, что он умер.

Мы все так думали.

Историю дядюшки Джорджа я слышал десятки раз, и она всегда забавляла меня, так как от нее веяло ароматом старинной легенды; теперь меня взволновала возможность увидеть ее героя. Ведь дядюшка Джордж Медоуз и Том, его младший брат, оба ухаживали за миссис Медоуз, когда она еще была Эмили Грин, пятьдесят с лишним лет назад, и когда Эмили вышла замуж за Тома, Джордж сел на корабль и уехал.

Было известно, что он поселился где-то на побережье Китая. В течение двадцати лет он изредка присылал им подарки; затем больше не подавал о себе вестей; когда Том Медоуз умер, его вдова написала об этом Джорджу, но ответа не получила; и наконец все решили, что его тоже нет в живых. Но несколько дней назад, к большому своему удивлению, они получили письмо из Портсмута от экономки приюта для моряков. Она сообщала, что последние десять лет Джордж Медоуз, искалеченный ревматизмом, провел там, а теперь, чувствуя, что жить ему осталось недолго, пожелал снова увидеть дом, в котором родился. Альберт, его внучатый племянник, отправился за ним в Портсмут на своем форде, к вечеру они должны были приехать.

Только представьте себе, - говорила миссис Джордж, - он не был здесь больше пятидесяти лет. Он даже никогда не видел моего Джорджа, а ему уже пошел пятьдесят первый год.

А что думает об этом миссис Медоуз? - спросил я.

Ну, ведь вы ее знаете. Она сидит и улыбается про себя. Сказала только: "Он был красивым парнем, когда уезжал, но не таким положительным, как его брат". Вот поэтому она и выбрала отца моего Джорджа. Она еще говорит: "Теперь-то, вероятно, он угомонился".

Миссис Джордж пригласила меня зайти познакомиться с ним. С наивностью деревенской жительницы, которая если и уезжала из дома, то не дальше, чем в Лондон, она считала, что, раз мы оба побывали в Китае, у нас должны быть общие интересы. Конечно, я принял приглашение. Когда я пришел, вся семья была в сборе; все сидели в большой старой кухне с каменным полом, миссис Медоуз - на стуле у огня, держась очень прямо и в своем парадном шелковом платье, что меня позабавило, сын с женой и детьми - за столом. По другую сторону камина сидел сгорбленный старик. Он был очень худ, и кожа висела на его костях, как старый, слишком широкий пиджак. Лицо у него было морщинистое и желтое; во рту не осталось почти ни одного зуба.

Мы поздоровались с ним за руку.

Очень рад, что вы благополучно добрались сюда, мистер Медоуз, -сказал я.

Капитан, - поправил он меня.

Он прошел всю аллею, - сказал мне Альберт, его внучатый племянник. Когда мы подъехали к воротам, он заставил меня остановить машину и заявил, что хочет идти пешком.

А ведь я целых два года был прикован к кровати. Меня снесли на руках и посадили в машину. Я думал, что никогда уже не смогу ходить, но когда я их увидел, эти самые вязы, - помню, отец их очень любил, - то почувствовал, что опять могу двигать ногами. Я прошел по этой аллее пятьдесят два года тому назад, когда уезжал, а вот теперь снова сам вернулся по ней обратно.

Ну и глупо! - заметила миссис Медоуз.

Мне это пошло на пользу. Так хорошо и бодро я не чувствовал себя уже лет десять. Я еще тебя переживу, Эмили.

Не слишком рассчитывай на это, - ответила она.

Вероятно, уже целую вечность никто не называл миссис Медоуз по имени. Меня это даже немного покоробило, будто старик позволил себе какую-то вольность по отношению к ней. Она смотрела на него, и в глазах у нее мелькнула чуть насмешливая улыбка, а он, разговаривая с ней, ухмылялся, обнажая беззубые десны. Странное чувство я испытывал, глядя на этих двух стариков, не видевшихся полвека, и думая о том, что столько лет назад он любил ее, а она любила другого. Мне захотелось узнать, помнят ли они, что чувствовали тогда и о чем говорили друг с другом. Мне захотелось узнать, не удивляет ли теперь его самого, что из-за этой старой женщины он покинул дом своих предков, законное свое наследие, и всю жизнь скитался по чужим краям.

Также по теме

Британский учёный Чарлз Роберт Дарвин: биография, теории и открытия

Варенье из зеленых грецких орехов: польза и вред Как делают ореховое варенье

Запеканка из манки в духовке: рецепты оригинальных блюд

Гороскоп работы и денег

Женщина — Рыбы: кто она и какой мужчина ей нужен